Святой Василий Великий О зависти.

                Пост-время каждой душе с помощью благодати Божьей очищаться от грехов и страстей.  Ниже приводится      слово святого учителя церковного Василия Великого о зависти. 

     Эта пагубнейшая страсть является причиною войн и революций, толкает людей на совершенно неверный путь   всей жизни,  заставляя служить несуществующим  иллюзиям, несбыточным мечтам  и разрушительным идеям, подобным  коммунизму  .

    Этой страстью заражены не мало журналистов и   корреспондентов, телеведущих и так называемых  «звезд». Некоторые журналисты,  имеющие такой душевный недуг  ,  доводят его до «совершенства», получая за это не малые  гонорары  и гранты от наших заграничных «друзей»,  они видят то, чего нет, и нередко пользуются всеми методами подлого обмана , выдавая желаемое за действительное.

   Мне приходилось беседовать с православными, которые уже по 20 лет ходят в церковь, но верят журналистским бредням о том, что Путин заточил свою жену в монастырь (« батюшка, да ведь ролик в интернете есть такой, я правда видела!»), а Патриарх у нас католик и носит часы дорогущие. Бесстыдству этих продажных журналюг нет предела, доллары затмевают им глаза, а совесть не мучает, так как давно уже сожжена. Так давайте же мы  не будем верить грязи, которую они износят из своих  больных мозгов, и выливают ее на нас , как из ушата , если мы слушаем  с удовольствием их  высокооплачевыемые провокации.              иерей Николай Бандурин.

Другой страсти, более пагубной, чем зависть, и не зарождается в душах человеческих. Она менее вредит посторонним, но первое и ближайшее зло для того, кто имеет ее. Как ржавчина изъедает железо, так зависть — душу, в которой живет она. Лучше же сказать, как об ехиднах говорят, что они рождаются, прогрызая носившую их утробу, так и зависть обыкновенно пожирает душу, в которой зарождается.

Зависть есть скорбь о благополучии ближнего. Поэтому у завистливого никогда нет недостатка в печалях и огорчениях. Урожай ли на поле у ближнего? дом ли изобилует всеми житейскими потребностями? или нет у него недостатка в радостях? — все это — пища болезни и приращение скорби для завистливого. Поэтому нимало не разнится он с человеком, который ничем не покрыт, и в которого все мечут стрелы. Крепок ли кто или здоров? — это поражает завистливого. Красив ли другой лицом это — новый удар завистнику. Такой-то превосходит многих душевными преимуществами, обращает на себя взоры и возбуждает соревнование своим благоразумием и силою слова; другой богат, славится щедростию подаяний и общительностию с нуждающимися и получает много похвал от облагодетельствованных. Все это — удары и раны, наносимые в самое сердце завистника.

И тяжко в этой болезни то, что завистливый не может сказать об ней. Хотя потупляет он глаза, ходит унылый, смущенный, печальный и погибает от недуга; однако же, когда спросят о страдании, стыдится сделать гласным свое несчастие и сказать: «Я человек завистливый и злой; меня сокрушают совершенства друга; сетую о благодушии брата; не могу видеть чужих совершенств; напротив того, благоденствие ближнего считаю для себя несчастием». Так надлежало бы сказать ему, если бы захотел говорить правду. Но поелику не решается высказать сего, то в глубине удерживает болезнь, которая гложет и снедает его внутренности.

Поэтому не принимает он врачующего болезнь, не может найти никакого врачевства, избавляющего от страданий, хотя Писания полны таких целительных средств. Напротив, он ждет одного утешения в бедствии — видеть падение кого-либо из возбуждающих его зависть. Один предел ненависти — увидеть, что внушавший зависть из счастливого стал несчастным, и возбуждавший соревнование сделался жалким. Тогда примиряется и делается другом, когда видит плачущим, встречает печальным. С веселящимся не веселится вместе, но с сетующим проливает слезы. И если оплакивает переворот жизни, по которому человек из такого счастия впал в такое несчастие, то не из человеколюбия, не из сострадательности хвалит прежнее его состояние, но чтобы более тягостным сделать для него бедствие. По смерти сына, хвалит его, превозносит тысячами похвал, что он был и прекрасен, и понятен к учению, и способен ко всему; а если бы младенец был жив, язык не вымолвил бы доброго о нем слова. Как скоро видит, что многие с ним вместе начинают хвалить, опять переменяется, опять начинает завидовать умершему. Дивится богатству по разорении. Телесную красоту или силу и здоровье хвалит и превозносит уже по наступлении болезней. И вообще, он враг того, что есть, и друг того, что погибло.

Что же может быть пагубнее этой болезни? Это — порча жизни, поругание природы, вражда против того, что дано нам от Бога, противление Богу. Что виновника зла — демона — вооружило на брань против человека? Не зависть ли? В зависти явно изобличил себя богоборец, когда вознегодовал на Бога за щедрые дары Его человеку, но отмстил человеку, потому что не мог мстить Богу. То же делающим оказывается и Каин, первый ученик диавола, научившийся у него и зависти, и убийству — этим сродственным между собою беззакониям, которые сочетал и Павел, сказав: исполненных зависти, убийства (Рим. 1, 29). Что же сделал Каин? Видел честь от Бога и воспламенился ревностию, истребил облеченного честию, чтобы оскорбить Почтившего. Не имея сил к богоборству, впал в братоубийство. Будем, братия, избегать сего недуга, который делается учителем богоборства, матерью человекоубийства, извращением природы, забвением родства, бедствием самым неописанным.

О чем скорбишь ты, человек, не потерпев ничего худого? Для чего идешь войною против человека, который имеет у себя несколько благ и не сделал ущерба твоим благам?

Зависть есть самый непреодолимый род вражды. Других недоброжелателей делают более кроткими благотворения. Завистливого же и злонравного еще более раздражает сделанное ему добро. Чем больше видит он себе благодеяний, тем сильнее негодует, печалится и огорчается. Он более оскорбляется силою благодетеля, нежели чувствует благодарность за соделанное для него. Какого зверя не превосходят и завистливые с жестокостию своих нравов? Не превышают ли свирепостию самого неукротимого из них? Псы, если их кормят, делаются кроткими; львы, когда за ними ходят, становятся ручными. Но завистливые еще более свирепеют, когда оказывают им услуги.

Премудр был тот, кто запрещал и вечерять с мужем завистливым (Притч. 23, 6), под сближением на вечери разумея и всякое также общение в жизни. Как удобовозгораемое вещество заботимся мы класть подальше от огня, так, по мере возможности, не надобно сводить дружеских бесед с завистливыми, поставляя себя вдали от стрел зависти.

Кто, огорчаясь совершенствами ближнего, уменьшил их чрез это? Между тем, снедаемый скорбию, он изнуряет сам себя.

   Завистливых можно узнать несколько и по самому лицу. Глаза у них сухи и тусклы, щеки впалы, брови навислы, душа возмущена страстию, не имеет верного суждения о предметах. У них не похвальны ни добродетельный поступок, ни сила слова, украшенная важностию и приятностию, ни все прочее, достойное соревнования и внимания. Как коршуны, пролетая мимо многих лугов, многих мест приятных и благоухающих, стремятся к чему-либо зловонному, и как мухи, минуя здоровое, поспешают на гной, так завистливые не смотрят на светлость жизни, на величие заслуг, нападают же на одно гнилое. И если случится в чем проступиться (как часто бывает с людьми), они разглашают это, хотят, чтобы по одному этому узнавали человека, как и недобрые живописцы лицо изображаемого ими на картине отличают искривленным носом, или каким-нибудь рубцом, или другим недостатком природным либо происшедшим вследствие болезни. Они искусны сделать презренным и похвальное, перетолковав в худую сторону, и оклеветать добродетель, представив ее в виде порока с ней смежного: мужественного называют дерзким, целомудренного — нечувствительным, справедливого — жестоким, благоразумного — коварным. Кто любит великолепие, на того клевещут, что у него грубый вкус; о щедром говорят, что расточителен, и о бережливом опять, что он скуп. И вообще всякий вид добродетели не остается у них без такого имени, которое заимствовано от противоположного порока.

Что же? Как можем или никогда не страдать сею болезнию, или, подпав ей, избежать ее? Во-первых, можем, если из человеческого не будем ничего почитать великим и чрезвычайным, ни того, что люди называют богатством, ни увядающей славы, ни телесного здоровья, потому что не в преходящих вещах поставляем для себя благо, но призваны мы к причастию благ вечных и истинных. Поэтому недостойны еще нашего соревнования — богатый ради его богатства, властитель ради величия его сана, мудрый ради обилия в слове. Это — орудия добродетели для тех, которые пользуются ими хорошо, но в самом себе не заключают блаженства. Потому жалок, кто пользуется сим худо, подобно человеку, который, взяв меч для отмщения врагам, добровольно ранит им самого себя. А если кто распоряжается настоящими благами хорошо и как должно, если остается он только приставником даруемого от Бога, и не для собственного наслаждения собирает сокровища, то справедливость требует хвалить и любить такого за братолюбие и общительность нрава.

Но если непременно желаешь славы, хочешь быть виднее многих и не терпишь быть вторым (ибо и это бывает поводом к зависти), то честолюбие твое, подобно какому-то потоку, направь к приобретению добродетели. Ни под каким видом не желай разбогатеть всяким способом и заслуживать одобрение чем-либо мирским. Ибо это не в твоей воле. Но будь справедлив, целомудрен, благоразумен, мужествен, терпелив в страданиях за благочестие. Таким образом  себя спасешь.